Обратно - № 08_44_2006 - Каталог статей

Вспомнив именно тот его взгляд, я заметался. Когда, наконец, стало отпускать, я понял, что говорю вслух и в рифму. Однако мне все еще было не по себе, я снова забегал, но скоро, через какое-то время опять поймал себя на том же. И все-таки рифма не прекращалась, я, не переставал сновать по камере, стал на ходу записывать то, что вырывалось, на какие-то газетные клочки. Вымотавшись, уснул.
Клочки попались мне на глаза на следующий день. Строчки были разбросаны, непонятно, что откуда, но когда я расставил их по смыслу, получилось что-то вроде стихотворения. Впоследствии я заменил в нем лишь отдельные слова, но в основном оставил как записалось. К творчеству, к поэзии это, конечно же, никакого отношения не имеет. Я привожу его здесь лишь в качестве доказательства того, о чем расскажу дальше.
О, если б я вернуться смог!
О, если б все назад, сынок!
О, если б вновь свести мосты
Меж «до» и «после»,
«Я» и «Ты»,
И впредь –
зашелестись песок!:
Стопа в стопу
Висок в висок –
О, если б я вернуться смог!
Я б разбудил тебя, сынок,
Чуть свет, чуть синь,
Перины — в ком!
Я б сладил с лямкой и шнурком,
И — в стынь!
По первому снежку!
Пылай!
Гори! – твоим шажком!
Твоим!
Взахлеб! А вечерком,
На кухне – штрих по косяку!
О, если б я вернуться смог…
По лужам? – Можно!
Пусть «промок»!
Пусть «натощак»!
Пусть «на ходу»!
Жар-птицу?
Бабочку?
Звезду?
Траву-разрыв и одолень?
Погасший луг,
Вчерашний день,
Коня, узду, ларец, цветок —
Проси!
Живой воды глоток?
Из-под земли?
Из тьмы геенн?
Тащась на язвищах колен —
Я б все принес тебе, сынок !
О, если б я вернуться смог!
Я б научил тебя, сынок
Увидеть звук,
Услышать цвет,
Объять тоску осенних стай,
За бруствер взмыть, во весь хребет!
Где можно — «быть»,
Где нужно «стать»,
Где крикнуть «нет»!
Как закрепить струну в колок —
К чему тут Бах,
О чем тут Блок?
Как взять «захват»,
Где — назубок!
Где — с ног !
Где не давать, что б с ног!
Кому поверить,
С кем делить краюху,
Небо,
Ковыли – я б рассказал!
Я б предрек!
Я б остерег тебя, сынок,
Что б не лизать бы с бритвы мед!
Что б не ступал на тонкий лед!
Где только вход!
Где ни лица!
Ни поставца!
Ни каганца!
Не «вопреки»!
Не поперек! А соскорбя!
Собьясь!
Сорвясь!
Я бы пошел с тобой, сынок,
В грозу и в ночь!
На «вест» и «ост»!
В разведку,
К звездам, —
Для тебя, — где край, где грань,
Где стынет мозг!
Где шквалом сброшен
в бездну мост –
Я б распластал мостом себя!
О, если б я вернуться смог!
Я бы согрел тебя, сынок,
В промозглой стыни,
В дури вьюг,
Костер развел бы,
Побросав в него
и знамя и хоругвь!
Когда б дотлел и струг
И сук,
Сынок, — я лег бы в угли сам!
О, если б я вернуться смог!
Я б защитил тебя, Сынок,
В тот миг,
Когда, бельмом шурша,
В тебя нацелят острия —
Мне б вену вскрыл клыком чужак!
Мой дых нашел бы шелк ножа!
И я б захлебывался кровью!
Я!!..
…Эоны тьмы,
Пласты пространств,
Непостоянство постоянств —
Я б все вспорол!
Прошиб!
Просек!
Что б разделить с тобой, сынок,
Твой завтрак,
Траты,
Скорбь,
Я б всех твоих волокон голь
Своею кожей обернул!
Я б вызнал!
Вырвал!
Выгрыз боль из дум твоих!
Из ран твоих!
Под шепот ливня,
Ветра всхлип зажег свечу,
Прижал струну,
И как в тот вечер,
В ту весну
Ты бы растер по скулам соль
И на руке моей уснул;
Ты б видел сны, а я, сынок,
Недремным псом твой сон стерег!
О, если б я вернуться смог!
Я б все отдал тебе, сынок!
Я б все к ногам твоим сложил —
Зрачка живучесть,
Пор чутье,
Спины негибкость,
Прочность жил,
И однолюбие души,
И сердце глупое мое!
…О, если б знал я!
Если б мог!
Прости, прости меня, сынок!
Что я ушел, а ты — один…
Прости меня, прости…
Мой сын…
Однажды, еще в школе, мне поручили составить четверостишье к карикатуре в стенгазету. Я не смог, и с тех пор, будучи абсолютно убежденным в своей полнейшей непригодности к стихосложению, никогда больше к этому занятию не возвращался.
В стрессовых ситуациях проявление в человеке каких-то скрытых способностей — явление обычное, и появление этих строк я объяснил себе тем, что способности к рифмованию во мне все-таки были, но просто, не будучи востребованными, не проявляли себя, а теперь обнаружились. Поводом к тому, как мне представлялось, могло послужить и то, что всякий раз, когда меня начинало душить, я часами и сутками повторял стихи Высоцкого — обезьянничание подсознания.
Чтобы убедиться в этом, я тут же попробовал сочинить что-нибудь еще. Не получилось. Чтобы рифмовать слова, придумал я объяснение и этому, необходимо эмоциональное возбуждение, чего я в положении, когда, напротив, все свои эмоции нужно держать на привязи, позволить себе не могу. Поэтому и не получается…
Я вернулся к работе над пособием, но не успел сделать и двух рисунков, как снова услышал зазвучавшие совершенно независимо от моего желания рифмы. Я взялся записать их — звучание прекратилось. Пытаясь завершить строфу снова самостоятельно, я промучился с ней до головной боли, ничего не смог сделать, бросил, снова занялся рисунком — снова вернулась рифма. Такая вот штука…

Ожидающему расстрела очень важно иметь четкий распорядок дня – график занятий, расписанный до минуты, на все 24 часа. Пока есть какое-то незавершенное дело, недовыполненный пункт, смерть не наступит. Не наступит, потому что у меня перед глазами лежит расписание, согласно которому с 9 до 11 я буду читать, с 11 до 12 — стоять на одной ноге, и т.д. Я знаю, что я буду делать и через час, и через три. Пункта «выходить на расстрел» в моем расписании нет. Смерть где-то очень близко, совсем рядом, но никак ни сегодня. Иллюзия, но напряжение снимает.
Что же касается лично меня, то мне в этом отношении было еще легче. Знакомый корпусной сообщил мне, что отправка смертников к исполнению производится по тройкам. То есть 3-го, 13-го, и 23-го числа каждого месяца. И в дальнейшем я так и ориентировался. В день с тройкой с утра делал в камере генеральную уборку, чистил зубы, одевал чистое белье и ждал (все 37 месяцев). Если до двух конвой не появлялся, то я знал, что расстрел откладывается, и у меня есть еще целых 10 дней, в течение которых я еще могу столько всего успеть! 10 дней, в течение которых можно не прислушиваться к шагам в коридоре – за тобой или пока еще только за твоим соседом. Мне кажется, что научился тогда очень важному – жить короткими промежутками, перебежками: добежать до угла, а что делать дальше посмотрим.
Мой жесткий распорядок нарушало в основном только одно обстоятельство. Когда очередного смертника увозили, его место вскоре занимал другой, только что осужденный. То, что творилось в нем в первые часы пребывания в камере, я чувствовал через стены. Меня тащило туда словно в какую то черную дыру, воронку, водоворот. Мне становилось так же тошно и муторно, как и ему. Ломало и корежило – ни читать, ни писать, ни даже просто сидеть на месте я не мог. Но проходили, сутки — двое, и та магнитная воронка как бы заполнялась, все выравнивалось, и я снова возвращался к своему прежнему распорядку.