Яков Владимирович Цой приговорен к пожизненному заключению и отбывает наказание в одной из колоний Соликамска Пермской области. Письмо, публикуемое ниже, он прислал в конце января одному из сотрудников Ассоциации социальной реабилитации и помощи заключенным, с которым переписывается уже несколько лет.

ДЕТСТВО

 Многим братьям и сестрам во Христе я написал о том, как Господь спас меня. И каждый раз мое свидетельство было немного другим. Поэтому пусть не удивляются те, кто знает меня, если прочитает здесь что­то ранее не известное.
 Я родился 14 марта 1973 года в поселке Охотск, а рос и учился в Хабаровске. В семье было пятеро детей, я – самый младший, незапланированный родителями «последыш», и потому особо любимый.
 Мне было три года, когда наш деревянный дом сгорел. От полученных ожогов умерли в больнице мой отец и самый старший брат. Брату было всего около 16 лет. Когда мама получала документы, женщина­чиновник спросила ее: «А может быть, вы специально сожгли дом, чтобы получить квартиру?» Мама рассказала мне об этом через несколько лет, она не могла понять, как можно сказать такое, если семья потеряла двоих человек? И я в то время всем сердцем захотел поскорее вырасти и отомстить этой женщине. В ее лице я возненавидел всех власть имущих. Наверное, с этого момента началось мое ожесточение к «чужим» людям.
 Мое первое сознательное столкновение со смертью произошло в шесть или семь лет. Умер дедушка, мамин отец. Он жил у другой своей дочери, и меня приводили к нему в гости. Помню, как он говорил со мною, угощал меня необычно сладкой рисовой кашей. На похоронах я не понимал происходящего, с другими детьми бегал и играл, даже пытался залезть внутрь железного могильного памятника. Взрослые были заняты своими заботами, и мне казалось, что все происходящее меня не касается.
 Но когда гроб накрыли крышкой и стали забивать, я стал спрашивать, зачем это делают. Я думал, что дедушка скоро проснется. Взрослые стали объяснять, что дедушка умер, его закопают в землю и больше его не будет. Это понять и вместить я не мог. Просто чувствовал, что с дедушкой поступают нехорошо. Тогда я стал плакать, пытался не дать закопать гроб. Когда взрослые увели меня, со мной случилась истерика.
 Уже вечером этого дня я спрашивал у мамы и сестры: «Все люди умрут? Почему? Всех закопают в землю? И мама умрет? Но я не хочу этого! Как я буду жить без нее? И я тоже умру? Я не хочу умирать!» Сестра как могла старалась успокоить меня, но я был безутешен. Я ничком лежал на полу в комнате и плакал так, как никогда в своей жизни.
 После этого я долго не задумывался о смерти, пока не умерла моя одноклассница Марина. С Мариной я был немного дружен. Она слабовато училась, поэтому окончила только восемь классов. Но как человек она была доброй и скромной девушкой. После того как она окончила школу, мы стали видеться реже, но не теряли друг друга из виду.
 Это произошло весной, цвела сирень. Мы сдавали экзамены в 10й класс. Я даже не помню, кто сообщил эту шокирующую новость. На этот раз я участвовал в похоронах сознательно. Вернувшись с кладбища и взяв несколько бутылок спиртного, мы пошли на берег реки Амур. Там мы пили, что­то вспоминали, недоумевали по поводу причины ее смерти. Алкоголь сделал свое дело, послышались шутки, и кто­то сказал: «Что же делать? Жизнь продолжается...» А у меня в голове крутилось: «Жизнь продолжается, а зачем она, эта жизнь? Умрешь, и все останется так же, никто не заметит, что тебя больше нет». Мне стало обидно, и я рассердился на своих одноклассников,
 Когда мы возвращались, из окна одной из девятиэтажек крикнули: «Посмотрите, как им весело! Они сегодня похоронили свою одноклассницу!» Не помню что ответил. Какойто отрезок времени просто отсутствует в моей памяти. Очнулся уже на крыше пятиэтажного дома: я стоял на краю и кричал одноклассникам: «Если не признаете, что не должны были смеяться и шутить сегодня, я спрыгну вниз!» Ктото из наших успел подойти ко мне сзади и оттащить от края крыши. Придя домой, я расплакался. Мне было горько оттого, что умер человек и окружающим от этого «ни холодно ни жарко». Как ни странно, я успокоился, «жизнь продолжалась...».

КУДА ИДТИ?

 Школу я окончил с двумя «неудами» в аттестате и судимостью с отсрочкой приговора. Воспитание происходило в основном на улице, а когда рухнул «железный занавес», герои из боевиков и триллеров стали формировать мое мышление к отношение к жизни.
 Коммунистическая идеология оказалась ложной, когда мы узнали правду о культе Сталина, репрессиях, многолетней лжи партии. Это стало для меня большим разочарованием. Я чувствовал себя обманутым и преданным властью и государством. Ведь когда­то, пацанами, мы мечтали о службе в армии, хотели попасть в Афганистан, чтобы умереть за правое дело страны Советов. Увидев настоящее положение дел, я решил отомстить всем, кто был виноват, то есть тем, кто стоит у власти. Законы я посчитал необязательными к исполнению. Мой протест выражался даже в том, что я водил машину, не соблюдая правил дорожного движения.
 После школы пробовал поступить в Институт народного хозяйства, но завалил первый же экзамен. Подавал документы в техникум, но и там не хватило баллов, чтобы пройти по конкурсу. Училище же посчитал для себя унизительным, так как окончил все­таки одиннадцать классов.
 Отчим, который пришел в нашу семью в 1980 году и с которым у меня не сложились отношения, устроил меня на стройку учеником штукатура­маляра. Через два месяца я ушел оттуда, возмутившись тем, как бригадир оказывал лицеприятие своему сыну, работавшему вместе с нами. Сейчас я понимаю, что был не прав в своих выводах и ушел со стройки но другой причине.
 В армию я не пошел служить, потому что изза судимости меня определили бы только в стройбат. Стройбат за армию я не считал, поэтому сделал себе «белый» билет. И окунулся в набирающую скорость суету мира сего. В школе нам внушили, что человек произошел от обезьяны и что мир живет по основному закону эволюции: выживает сильнейший. Когда передо мной возникал вопрос, зачем я живу, то я отвечал так: получить максимум удовольствия и острых, приятных ощущений. Методы для достижения своих целей я не выбирал и применял все, на что хватало ума. Конечно, я был в полном рабстве греха и шел прямо в ад. Но я был убежден, что только земной жизнью ограничивается бытие человека, и старался взять от нее все возможное, помня, что выживает сильнейший.
 Когда и как уверовала моя мама, я не знаю. В 1994–1995 годах она уже звала меня в церковь. Я отказывался идти, думал что церковь — это только иконы и свечи. Както зимой 1995 года с приятелем Димой мы от скуки зашли в православный храм и решили креститься. Тогда это было модно. Заплатили, взяли крестик и прошли в боковую комнату. Священник что­то пробормотал, остриг клочок волос, побрызгал водой и надел нам алюминиевые крестики. Мы с Димкой пробыли в храме всего 1520 минут и, конечно, ничего не поняли. Просто слышали, что быть крещеным — это хорошо, вроде как защищает от зла и гнева Бога. Ни о каком покаянии, исправлении жизни, вере во Христа нам никто не рассказал, да и ни о чем не спрашивал.
 Но мама говорила мне, что она ходит в другую церковь, где богослужения проходят на русском языке, хотя пастор кореец. Мне стало интересно, и я пошел с ней в церковь «Благодать». Смысл проповеди и песнопений был непонятен, но атмосфера простоты и доброжелательности мне понравилась. Два или три раза я приходил туда, но однажды увидел помощника пастора курящим на улице после богослужения. После этого в эту церковь я не ходил, и мамины уговоры не действовали. Любовь ко греху затмила мне разум, и я продолжал искать не вечного, а временного.

ГРЕХ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

 Вскоре я совершил ряд особо тяжких преступлений. Последовали арест, суд и приговор — расстрел. Как я мог решиться переступить через жизнь человека? Даже не знаю, этого не объяснить словами, потому что произошло все как­то незаметно. Уверен, что наибольшую роль в моим «отмораживании» сыграли боевики, в которых кровь льется рекой. Где звучат оправдывающие преступление слова: «Поверь, лично против тебя я ничего не имею, но ты оказался не в том месте и не в то время. Считай, что тебе просто не повезло. Будь ты на моем месте, ты поступил бы точно также...» Фильмы про гангстеров, романтизирующие преступников и преступление, выставляющие аморальность как норму, — все это откладывается в сознании и обязательно выйдет наружу.
 В момент оглашения приговора произошло необычное событие. В тот день была ясная и солнечная погода, середина лета, жара. Мы с подельником стояли у скамьи подсудимых напротив больших окон на улицу, и в тот момент, когда судья зачитывала приговор, раздались сильные раскаты грома и пошел проливной дождь. Все это длилось 34 минуты. Не знаю, заметил ли еще кто­то это явление, но я расценил его как неодобрение Высшими Силами творимого судом беззакония, так как серьезных доказательств нашей вины не было и мы отрицали свое участие. Одновременно мелькнула мысль, что, может быть, это души пострадавших выражают свою радость и одобрение судье?
 Когда судья объявила приговор, ничто не шевельнулось в моей душе. Не было ни испуга, ни обиды, ничего... Я выслушал приговор как посторонний зритель. Слышал только, как заплакала моя мама.
 Итак, в июле 1997 года я оказался в камереодиночке для смертников в СИЗО в Хабаровске. Мне как­то не верилось, что вот так просто возьмут и «шлепнут». Я думал: «Ну ладно, местные захотели угодить потерпевшим и дали «потолок», чтобы утешить и удовлетворить чувство мести. Но в Москве должны увидеть количество процессуальных нарушений на всех этапах и либо отменить приговор, либо смягчить...» Ясно, что эти мысли были глупостью... И точно, в феврале пришло определение Верховного Суда РФ, в котором приговор оставили без изменений,
 И вот только тогда я поверил и понял, что в любой день могут прийти за мной и отвести туда, откуда не возвращаются. Если до этого я жил ожиданием решения Верховного Суда и ничем серьезным не загружал себе голову, то теперь мне захотелось узнать и понять, что будет со мной после того, как пуля пролетит сквозь мою голову. Я смирился с тем, что меня могут расстрелять. Возмущаться и сопротивляться не имело смысла. Мне казалось самым важным теперь не то, что было в моей короткой жизни, а то, что ожидало впереди. Иногда я закрывал глаза и мысленно проходил свой последний путь: за мной придут вечером, как обычно приходили забирать на расстрел. Буду я бегать по камере и кричать, сопротивляться? А зачем? Палач — это государственный киллер, и не в его компетенции оставить меня в живых. Так, — сопротивляться не буду. Можно ли будет попрощаться с другими смертниками и крикнуть им: «Прощайте, не поминайте лихом!»? Или мне заткнут рот? Смогу ли я самостоятельно пройти те несколько десятков шагов к своей смерти или придется нести меня? Мне рассказывали «старожилы», как у одного подкосились ноги и его просто унесли под руки. Нет, я не хочу, чтобы меня несли. Ладно, вот пришли мы туда, где все происходит. Будет ли у меня возможность сказать начальнику несколько слов? Найду ли что сказать? Смогу ли я говорить или буду заикаться от страха? Что хотел бы я сказать в последнюю минуту жизни? Поблагодарить или проклясть? Признать свою вину и попросить прощения? Ладно, что дальше? Услышу ли я звук выстрела? Или пуля быстрее долетит до меня, чем звук? Успею ли я почувствовать боль? А что после этого? Небытие? Сон? Но какой смысл в этом, зачем? Зачем я вообще родился? Разве я родился по своей воле?
 Так я размышлял почти все время. В поисках смысла жизни я перечитал почти все книги в библиотеке СИЗО, а Библия, которую передала мне мама, лежала на полке и пылилась. Я не мог ее читать, потому что воспринимал чудеса как сказку для необразованных бабушек и дедушек. Но я уже не отрицал вероятности существования Бога.
 Каждую ночь мне снились кошмары и ужасы, непонятный страх сковывал тело и душу. Или меня кто­то догонял, или в меня стреляли, били, или я за кем­то гнался, но руки и ноги не двигались, или я оказывался на вершине небоскреба и падал с него. До этого я слышал, что сон — это плод работы мозга, обрабатывающего полученную за день информацию. Если в течение дня много думать о чем­то, то обязательно приснится. Может быть, в этом утверждении есть что­то правильное, но я заметил, что мне часто снятся такие вещи и сюжеты, о которых я не думал, не читал и не мечтал никогда.
 К тому времени допуская, что Бог существует, я считал, что Он смотрит на количество добрых и злых дел человека. Если добрых больше, то Он примет меня к Себе. И мне казалось тогда, что добрых дел у меня больше! Я наивно вспоминал, как когда­то комуто безвозмездно помог. О своих злых делах я не думал, и не было желания подсчитать, хотя бы примерно, чтобы сравнить с количеством добрых дел. Наверное, я бы очень удивился, если бы сделал это и увидел истинное положение дел.
 Однажды ночью мне было видение. Я видел, как качусь по черному желобу вниз и ощущаю себя с двух сторон: изнутри и снаружи, как посторонний наблюдатель. Сразу отмечу, что смена сюжетов в видении происходила только после того, как я осознавал происходящее. Катился я недолго и упал на деревянные козлы на каких распиливают бревна. Упал лицом вверх, руки вдоль тела, все ясно ощущаю. Вокруг абсолютная тьма и мрак, пустота и тишина. Я подумал, что если возле меня никого нет, значит, где­то в стороне кто­то есть, кто объяснит мне происходящее. Как только я так подумал, то как бы вышел из тела мыслью и зрением и полетел влево с огромной скоростью. При этом мое тело и часть сознания остались на козлах, но основное восприятие получала та моя часть, которая перемещалась в полной тьме и тишине, преодолевая, как мне казалось, тысячи километров за доли секунды. И везде было одно и то же: тьма, пустота и тишина. Я отчетливо помню свое желание встретить хоть какой­то след пребывания человека. Но я летел и летел, ничего и никого не встречая на своим пути. В какой­то момент я понял, что если даже я буду лететь так миллионы лет, все равно никого и ничего не встречу. Это было полное одиночество. Как передать это чувство? В этой жизни человек, оказавшийся один в центре пустыни или тайги, все равно имеет надежду выйти оттуда. У него есть знание о существовании других людей. Пусть далеко, но он точно знает, что они есть и, возможно, помогут ему. Там, где я очутился, не было такой надежды. Я понимал, что никто и никогда туда не придет, что там нет и не было никого и никто не сможет мне помочь выбраться из этого темного и пустого места. Это было не предположение ума, не выводы отчаявшегося, а какое­то сверхъестественное осознание всем своим существом. Я просто понял, и все. И не нужны были никакие доказательства.
 Когда это отпечаталось в моей душе, когда я понял бесполезность поисков, в эту же долю секунды вернулся обратно, на козлы. Лежу и думаю: если здесь никого нет и нет выхода отсюда, что мне делать? В этот момент из мрака стали появляться блестящие предметы. Я увидел множество ножей, пил, топоров, ножниц, игл, гвоздей и других колющережущих предметов, которые сверкали острыми гранями. Они окружили меня со всех сторон на расстоянии 5080 см. А сверху, напротив груди, зависло огромное железное копье такой толщины, что мне сразу стало понятно, что это настоящее боевое оружие. Все это появилось в доли секунды, и я не успел ни испугаться, ни оценить ситуацию. Совершенно неожиданно, как по команде, все эти острые орудия бросились на меня и стали резать, колоть, рубить, пилить, а копье обрушилось вниз и пробило мне грудь, ломая и раздвигая кости груди и позвоночник. Я видел это и чувствовал совершенно ясно. Боль была запредельная, но сознание продолжало работать, и я подумал, что сейчас должен умереть или потерять сознание от болевого шока. Но ни того, ни другого не происходило. Наоборот, я увидел, как копье вышло вверх, а рана мгновенно затянулась, кости встали на место, и кожа стала гладкая и ровная ни шрама, ни царапинки.
 Я ничего не понял, но тут копье вновь ударило и все повторилось снова: боль, ломающиеся кости... И снова копье поднялось, а раны затянулись. Так повторилось несколько раз, пока я не понял, что смерти не будет. Не придет облегчения в виде потери сознания, шокового состояния или прострации. Память, чувства, самосознание ― все работало обостренно. Не было даже намека, что это сон. Слово «вечность» перестало быть для меня отвлеченным понятием. И «вечные муки», о которых я столько слышал, но не придавал значения, явились мне в своей жуткой реальности.
 Одновременно пришло осознание: если моя душа вечна, значит, есть Тот, Кто сотворил вечность, мою душу и для Кого не безразлично, как я прожил жизнь на земле. Все мои расчеты, что если взвесить, то мои добрые дела должны перевесить мои грехи и открыть вход в рай, оказались разрушенными! Как же я ошибался! Я четко понял, лежа на козлах и испытывая невыразимые муки, что все мои добрые дела вместе взятые не смогут покрыть ни одного самого мелкого греха! Но теперь было поздно, и выхода уже нет! Тут пришла ясная мысль: «Ты можешь просить Бога о милости, и Он может тебя простить, если ты покаешься и будешь послушен Ему». Как только это отпечаталось у меня в сознании, я очнулся в своей постели и, не мешкая ни секунды, упал на колени и стал молить Бога о милости, о прощении грешной жизни моей. Слезы текли настоящими ручьями, заливая лицо и одеяло, которое я стискивал зубами, чтобы не кричать во весь голос. Я каялся в неверии, в эгоизме, в гордости, в том многочисленном зле, какое причинил сотням людей. Я просил Бога взять мою жизнь всю полностью и делать со мной все, что Он посчитает нужным. Я обещал Богу, что больше не буду жить так, как жил раньше, если останусь еще на этой земле, и буду жить так, как Он хочет. Сколько я так проплакал ― не знаю, и как снова уснул ― не помню. Но помню, что в какой­то момент я стал успокаиваться, слезы высохли, и страх исчез. Как убитый я проспал до утра, без снов.
 Проснулся я с какой­то бодростью, хорошо помня события прошлой ночи. Получив завтрак, закурил, не подумав, что курение относится к старой жизни, и решил прочитать что­нибудь из Библии. С дымящейся сигаретой во рту я открыл Библию, где открылось, и стал читать первое, что попалось на глаза: «Разве вы не знаете, что вы храм Божий и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят, а этот храм вы». В тот же миг меня бросило в жар, будто током пронзило с головы до ног, сердце быстро и сильно застучало, а прочитанные слова как бы сказали мне: ты ― храм Святого Духа Божьего, а сигаретой ты разоряешь и разрушаешь свое тело. Ты не должен этого делать, иначе Бог накажет тебя. Никаких сомнений у меня не возникло, так как я не своим умом сделал этот вывод, а получил внутреннее убеждение от Бога. Я сразу же бросил сигарету в унитаз, а днем оставшиеся сигареты отдал в соседнюю камеру. Нужно было их просто выбросить, но в тот момент мне показалось это неправильным. Те, кто сидел в тюрьме, поймут, что не так просто выкинуть тридцать пачек сигарет. Мое мышление тогда еще не перестроилось, но именно с этого дня начался мой новый жизненный путь.
 Читая Библию, я узнал, что Иисус Христос умер за мои грехи и что я могу жить только по Его милости. Я призвал Его в свое сердце и жизнь, и с тех пор Он ведет меня и учит, очищает и поддерживает по милости Своей!